ПОПЫТКИ БОРЬБЫ СО ВЗЯТОЧНИЧЕСТВОМ ЧИНОВНИКОВ В СИБИРИ XIX ВЕКА

НАТАЛЬЯ ПЕТРОВНА МАТХАНОВА^*

Summary

This article is devoted to examining one of the most contentious problems of Siberian and Russian history: the reasons for bribery, the most prevailing types, and the tools available in the struggle against this phenomenon are described. Evidence of contemporary occurrences related to spread of the bribery in the Siberian state apparatus are given as an example. The most effective methods of fighting against the bribery are given in the conclusion. This methods are combined with a cardinal change of government service along with the cadre.

Key words: History of Siberia, corruption, officials, liberal bureaucracy, N.N. Muraviev-Amursky.

Проблема коррупции и попыток борьбы с нею с России на разных этапах ее истории – одна из самых актуальных в наше время, как и ранее. Этой теме посвящены труды историков, экономистов, юристов^[1]. Но в XIX в. слова коррупция не знало ни русское законодательство, ни образованное общество. В уголовном законодательстве Российской империи в XIX веке использовались понятия «мздоимство» и «лихоимство»; в Уложении о наказаниях раздел 5 главы 6 так и назывался – «О мздоимстве и лихоимстве». О мздоимстве шла речь, если «лицо, состоящее на службе, по делу или действию, касающемуся до обязанностей его по службе, примет, хотя и без всякого нарушения сих обязанностей, подарок, состоящий в деньгах, вещах или чем-либо ином». Лихоимство же – это «принятие в дар денег, вещей или чего-либо иного за учинение или допущение чего-либо противного обязанностям службы»^[2]. Соответственно различались и меры наказания: за мздоимство полагалось взыскание с чиновника двойной цены подарка и – если мзда получалась до принятия решения по делу – отрешение чиновника от должности. Лихоимство грозило ссылкой в Сибирь с лишением всех прав состояния или арестантскими ротами от полутора до 3 лет.

Как уже не раз отмечалось, различие этих двух понятий, как и взяточничество в целом, имеет очень прочные и давние исторические корни. Речь идет не только о давнем обычае кормления всей местной администрации за счет населения. Даже в XVII – XVIII вв. еще различались почесть (почетные подношения должностным лицам за законное, но быстрое и благожелательное рассмотрение дела; почесть символизировала уважение и желание просителя попасть под покровительство влиятельного человека) и посул (подношение за такое решение, которое нарушает закон). Население и чиновники осознавали грань между почестью и посулом, поэтому посул многократно превосходил почесть по размерам. По воспоминаниям Н.М. Чукмалдина, служившего писарем в волостном правлении Тобольской губернии, сибирские крестьяне регулярно платили волостному писарю, старшине, земскому исправнику и другим важным для них чиновникам определенные суммы, раскладывавшиеся на все общество^[3]. Они также, вероятно,  следовали этой традиции – традиции почести. Нетрудно заметить в мзде наследницу почести, а в лихоимцах – получателей посулов. Напомним также, что значительная часть канцелярских служителей местных учреждений вообще до екатерининских реформ конца XVIII в. не получала жалованья. Им официально предлагалось «довольствоваться от дел по прежнему обыкновению с челобитчиков, кто что даст по своей воле». Так что традиции кормления от просителей были давними, а получения жалованья – сравнительно недолгими.

В России первой половины XIX века взяточниче­ство прочно укоренилось в административной практике, о распространен­ности этого явления многократно писали и губернаторы в своих отчетах, и жандармы в донесениях. Донесения сибирских – и не только сибирских – жандармов пестрели такими характеристиками чиновников: «не совсем честен», «корыстолюбив», «от корысти непрочь», «не отказывается от дароприношений», «стремится извлечь пользу», «слишком резко обнаруживает притязательность к корыстолюбию», «имеет наклонность к взяточничеству».

Общественное мнение к этому явлению относилось вполне спокойно. По мнению современников, «человек, не берущий взяток, был чем-то вроде белой вороны... Взятки брались почти открыто, и это считалось явлением вполне нормальным, никого не возмущавшим. Взятки просто считались благодарностью за труд, недостаточно оплачиваемый государством. Берущих без вымогательства даже не считали за взяточников, а за таковых признавали только вымогателей»^[4].

Но при более пристальном внимании выясняется, что общество по-разному относилось к разным взяткам и разным взяточникам. Оно соглашалось с неизбежностью и даже необходимостью, если можно так сказать, умеренного взяточничества канцелярских служителей и мелких чиновников. Взяточничество мелких чиновников обычно объяснялось и оправдывалось их бедственным положением. Большинство мелких чиновников едва сводило концы с концами. «Если кто знает чиновничий быт или кто испытал его на себе со всеми невыгодами бедности и беспрестанных недостатков, – писали “Тобольские губернские ведомости” в 1860 г., – далеко не покрываемых скудным жалованьем, тот поверит, с каким нетерпением ждется конец месяца и с каковой судорожною жадностью получаются от казначея те немногие рубли, которые надобно растянуть на очень многие нужды». А в случаях экстренных расходов – при родинах, крестинах, похоронах, свадьбах – «праздничный мундир, шинель, женино платье или салоп идут в жадные руки ростовщика»^[5]. Ряд выразительных примеров приведен в книге А.В. Ремнёва^[6]. В другой его работе сделано справедливое замечание о том, что «ситуация усугублялась несоответствием довольно высокого общественного положения, сообщаемого занятием государственной должности, и относительно невысоким материальным уровнем» мелких сибирских чиновников^[7].

Власть вынужденно мирилась с вошедшими в обычай, ставшими традиционными видами взяточничества, общество признавало бесполезность борьбы с ними.

Из жандармских донесений выявляется круг обычных злоупо­треб­ле­ний, ставших традиционными, вошедших в общепринятую практику и ставших общепризнанной, хотя и незаконной, нормой административного быта. Для губернской администрации самым распространенным видом злоупотреблений было предоставление выгодных мест за взятки и последующее получение регулярной дани с подчиненных. Так поступали председатели казенных палат по отношению к уездным казначеям, почтмейстеры – к почтосодержателям, губернские прокуроры – к уездным стряпчим, председатели палат государственных имуществ – к окружным начальникам, чины губернского правления – к городским и земским полициям^[8]. Чиновники низшего ранга возмещали свои расходы на подкуп начальства вымогательством с населения. Обычными были взятки и вымогательства при осуществлении рекрутских наборов. Злоупотребления в сфере виноторговли – как при откупной системе, так и после ее отмены – были настолько распространены, что не вызывали особого возмущения. То обстоятельство, что иркутский полицмейстер Н.И. Вакульский «брал с каждого ведра вина по 25 копеек» отмечено жандармом лишь потому, что этот чиновник «громо­гласно говорил, что он без взяток жить не может»^[9]. Любопытно замечание жандарма: председатель казенной палаты «не довольствуется теми выгодами своего места, какие, так сказать, освящены временем и как бы вошли в постоянный бюджет доходов председателя казенной палаты»^[10].

Общество склонно было оправдывать чиновников, если их взяточничество не выходило из признанных рамок, мемуаристы особо отмечали те случаи, когда оно выходило из неких признанных рамок, нарушало признававшиеся общественным мнением пределы. Так, в Сибири повсеместно существовали «темные поборы» – сборы с населения на содержание низших органов власти, прежде всего волостных писарей и земской полиции. Генерал-губернатор Восточной Сибири Н.П. Синельников соглашался с неизбежностью этой практики – «с прекращением темных поборов земская полиция лишится, хотя и незаконных, но необходимых вспомогательных средств к жизни»^[11]. Он возражал лишь против размеров и условий их взимания: «Если из десятков тысяч рублей, составляющих темные поборы с населения, с ведома начальства, шла значительная доля на обеспечение чиновничества, то, по крайней мере, от него должно требовать полного внимания к благоустройству народа и его нуждам. Наконец, если уже допущенное зло необходимо, то оно должно быть в пределах возможности жить, но не наживать состояний», – писал он^[12].

Власть пыталась использовать разные методы борьбы, в том числе прибегнуть к закону. В отчетах сибирских губернаторов приводились конкретные цифры. Крайне недовольный состоянием бюрократического аппарата Енисейской губернии, добросовеcтный и деятельный губернатор В.К. Падалка указывал: в 1848 г. из 351 чиновника предано суду 10, уволено без предания суду по неблагонадежности 6, в 1849 г. из 552 – отдано под суд 6, уволено 3 и т.д. В 1852 г. из 1832 чиновников, служивших по разным ведомствам в Восточной Сибири, получили награды 56 человек, предано суду было 17 (менее 0,1%), уволено 22 человека^[13]. В Западной Сибири в 1860 г. всего было предано суду за противозаконные по службе действия 25 чиновников и канцелярских служителей^[14].

Но что следовало за преданием чиновника суду?

Приведем конкретный пример одного такого дела, в свое время очень нашумевшего.

В 1852 г. золотопромышленник Ф.В. Занадворов обвинил управляющего 4-м отделением Главного управления Восточной Сибири, ближайшего помощника генерал-губернатора Д.В. Молчанова в получении взятки в 20 тыс. руб. Генерал-губернатор Н.Н. Муравьёв пришел в ярость, и прежде всего потому, что он сам и его сподвижники объявляли своей целью борьбу с взяточничеством сибирского чиновничества. Примерно в это же время обвиненный во взяточничестве  глава III отделения того же управления сибиряк Н.Е. Тюменцев, не принадлежавший к приближенным, благополучно остался на своем месте. В виновность Молчанова искренне не верили не только его тесть, декабрист С.Г. Волконский, не только сам Муравьёв, но и многие приближенные генерал-губернатора. Общее мнение муравьевских чиновников выразил в своих воспоминаниях Б.В. Струве, который привел не слишком лестно характеризующий Молчанова, но довольно убедительный аргумент в его защиту: «Он был человек слишком умный, практичный и расчетливый, чтобы дозволить себе поступок, о котором Муравьёв и мысли не допускал в ком-либо из своих приближенных, и этим навсегда испортил бы себе свою служебную карьеру вообще и в особенности в Сибири, с которою он был неразрывно связан по своей женитьбе. Прощение декабристов и возвращение им прав состояния тогда далеко еще не предвиделось»^[15].  Гнев Муравьёва обрушился на обвинителя, он арестовал Занадворова «за клевету» и объявил своими врагами всех, кто будет навещать его в остроге, Молчанова же взял под защиту. Несмотря на заступничество генерал-губернатора, Молчанов был отдан под суд. Следствие, проведенное опытными аудиторами Военного министерства, пришло к выводу, «что Молчанов действиями своими навлекает на себя подозрение в лихоимстве». В этом деле у обвинителя – взяткодателя были свидетели, что вообще было редким случаем. Дело дошло до Государственного совета. В результате и доноситель, и обвиняемый были освобождены от ответственности. Правда, оба они по несколько месяцев пробыли в заключении во время следствия^[16]. Для Молчанова дело кончилось тяжелым душевным заболеванием и ранней смертью (он умер в 1854 г., не дожив и до 35 лет).

Но подобная ситуация была исключением. Обычным способом наказания заподозренных во взяточничестве, а точнее, бравших слишком нагло, откровенно, и «не по чину», было увольнение от должности и от службы вообще. Правда, и это далеко не всегда приводило к желаемым результатам: так, чиновник И.В. Почекунин, выгнанный из Восточной Сибири как заядлый взяточник, был принят на службу в Западной Сибири и стал доверенным лицом генерал-губернатора Г.Х. Гасфорда. Причиной подобной снисходительности была нехватка квалифицированных кадров. А.В. Ремнёв отмечал: «Из отчета в отчет сибирские губернаторы сетовали на недостаток достойных чиновников и необходимость поневоле терпеть таких, которых заменить некем»^[17]. На прямой вопрос, почему борющийся с злоупотреблениями Муравьёв не сменит Н.Е. Тюменцева, один из самых близких к генерал-губернатору чиновников отвечал: «Да вот видите ли, он человек нужный, он один в Главном управлении знает, как следует писать бумаги, особенно к высшим лицам и учреждениям»^[18].

Из года в год деятели сибирской администрации пытались доказать центральным властям необходимость принятия кардинальных мер для улучшения кадрового состава аппарата управления. Они видели два основных способа решения проблемы: улучшение материального положения чиновников и предоставление им особых льгот и привилегий не столь меркантильного характера – возможности более быстрого продвижения в чинах и должностях, получения наград и т.п^[19]. Порой удавалось добиться результатов и в первом, и во втором направлениях. Но сколько-нибудь заметными они были только в довольно редких случаях, когда совпадали настроения в обществе и позиция значительной части государственного аппарата.

До определенного времени и государство, и общество снисходительно относились к взяточничеству. Ситуация меняется в канун реформ 60-х гг. Со второй половины 1850-х гг. в жандармских донесениях спокойный, порой элегический тон сменяется высказываниями обобщающего и более критического характера. Донося о всеобщем взяточничестве чиновников, жандармы теперь подчеркивают недопустимость этого явления. Эта перемена отражала изменение настроений и в правящих кругах – прежде всего, среди «либеральной бюрократии», – и в значительной части общества. Вообще понимание безнадежности борьбы с взяточничеством в рамках существующей системы стало одним из серьезных факторов, приведших либеральную часть общества и либеральную бюрократию к пониманию необходимости кардинальных перемен. Сравнение отчетов разных губернаторов кануна реформ позволяет заметить, что более жесткие меры по отношению к занимавшимся взяточничеством и произволом чиновникам принимали именно те губернаторы, которые открыто и решительно поддерживали преобразовательную политику правительства Александра II. Об этой перемене в отношении общества к взяточничеству косвенно свидетельствуют и мемуаристы. В пореформенные годы, вспоминая о чиновничьих нравах дореформенного периода, они подчеркивали размах и всеобщий характер коррупции и снисходительное отношение к этим явлениям общества в николаевскую эпоху, противопоставляя дух того времени более поздней эпохе.

Известный историк Б.Н. Миронов утверждает, что «положение со взятками решительно изменилось в пореформенное время с приходом гласности... Причем вероятность подкупа чиновника падала в геометрической прогрессии к росту положения чиновника на иерархической лестнице... Чем ниже был статус чиновника, чем в меньшей степени он находился под служебным и общественным контролем, чем ближе он находился к народу, тем больше было шансов, что ему будут давать, а он будет брать взятки»^[20]. Представляется, что и в вопросе о взятках, как и во многом другом, решающую роль играли, наряду с общественным и служебным контролем, и собственные убеждения конкретных людей.

И в жандармских донесениях, и в воспоминаниях современников зафиксировано появление в составе российского чиновничества молодых, образованных людей, как правило, выпускников лицеев, Училища правоведения и университетов. Для них были характерны либеральные политические взгляды и новая, по сравнению с традиционным чиновничеством, система норм и ценностей. Непременными свойствами чиновников, склонных к «прогрессистскому направлению», считались бескорыстие и безукоризненность в служебном отношении. Особенно хорошей репутацией пользовались мировые посредники первого призыва, члены губернских по крестьянским делам присутствий и судебные следователи, т.е. служащие новых, возникших в результате реформ учреждений. Значительная часть их была чужда взяточничеству и прочим типичным для старого чиновничества злоупотреблениям.

Кое-какие результаты достигались и в Сибири. Вот свидетельство иркутского купца Прокопия Пахолкова: «Мы, сибиряки, жители отдаленного края, после Муравьёвских времен, посещая некоторые российские губернии, бывали поражены грязною взяточническою обстановкою присутственных мест и явно видели разницу в порядке и благородном обращении наших сибирских чиновников; с самого приезда в Сибирь Муравьёв окружил себя свежими молодыми чиновниками, приехавшими из Петербурга из лицеев и других высших юридических учреждений; правду сказать по сердцу, из этих молодых ребят выдалось мало сурьезно дельных людей; но их личности, их свежие гуманные взгляды на дела, благодетельно повлияли и были хорошим примером для старых, закоренелых чиновников-взяточников»^[21]. Умный, много повидавший, хотя и не получивший образования купец подметил важную особенность нового времени. В составе сибирского административного аппарата, как, впрочем, и во всей стране, появилась новая социокультурная группа.

Молодые выпускники военных учебных заведений и уни­вер­ситетов, приезжавшие на службу в Вос­точную Сибирь, привозили из сто­лиц новые модные идеи и нормы поведения. В эту группу входили и дворяне, в том числе такие родовитые, как князья П.А. и А.А. Кропоткины, и сибиряки-разно­чин­цы, как Н.М. Павлинов, и во­­енные, как те же Кропоткины или офицер для особых поручений при гене­рал-губернаторе есаул Н.С. Лав­ров, и штатские, как чиновник «по дипломатической части» при генерал-губернаторе Н.Д. Свербеев. Младший брат знаменитых государственных деятелей эпохи Великих реформ, Б.А. Милютин в 1859 г. перевелся по прошению в Восточную Сибирь чиновником особых поручений. Первым его заданием было расследование дела волостного головы Мейера, во время которого он проявил неслыханную ранее решительность, добившись ареста и привлечения к суду за взятки и вымогательства Мейера, которому покровительствовали многие влиятельные лица, в том числе иркутский губернатор П.А. Извольский^[22]. Адъютант генерал-губернатора кн. А.М. Дадешкелиани был назначен мировым посредником в Нерчинском округе и стремился отстоять более значительные размеры земельных наделов освобождаемых^[23]]. Борьба была нелегкой, кроме общей позиции Кабинета, сказывались и корыстные интересы служащих Нерчинского горного округа. Дадешкелиани настоял на ревизии дел горного правления и добивался у генерал-губернатора назначения специальной комиссии^[24]. В Иркутске им были вскрыты и преданы огласке злоупотребления со стороны полиции. Узнав о том, что полицмейстер Н.И. Вакульский берет взятки с акцизных чиновников, Дадешкелиани «сказал при большом собрании акцизных чиновников, что он удивляется, как низко упало в грязь их новое учреждение, и обвинял их в этом». Впоследствии он даже потребовал объяснений у замещавшего генерал-губернатора Е.М. Жуковского – разрешено ли полиции взимание дани с акциза^[25]. Разумеется, любые подобные действия были возможны только при решительной поддержки со стороны «первого лица» края – генерал-губернатора. П.П. Семенов-Тян-Шанский вспоминал, что и в Западной Сибири примерно в эти же годы существовала группа «молодых чиновников с высшим образованием», которые вели «тяжелую борьбу с хищничест­вом старого строя»^[26].

Новые чиновники отличались честностью, искренним стремлением служить интересам страны и народа, их поддерживало и общественное мнение. Разумеется, они не изменили коренным образом нравов общей массы провинциальной бюрократии – для этого их было слишком мало. Но само их существование, их активная и целенаправленная деятельность показывали возможность успешной борьбы с коррупцией.

Таким образом, эффективным средством борьбы со взяточничеством оказывались лишь серьезные, кардинальные преобразования всей системы, проводившиеся одновременно и в комплексе с привлечением в состав чиновничества людей с принципами и идеями, а также не менее радикальные перемены в общественном мнении.